Остаётся касание рук —
не объятие и не обида,
точно сон, вызванный полётом вокруг
за минуту до суицида.
Остается бессмысленное и самое интересное:
то, о чем никому, никогда.
А за окошком чёрное небо такое честное,
А на донышке этого неба преданная тобой звезда.
К отъезду
Принимать себя исключительно за другого.
Придумывать прозу, как о совсем другом.
Скажем, «Последнее буги полковника Пермякова»,
впрочем, это скорее такой музыкальный альбом.
Если получится, будет совсем не больно,
а если и больно, то всё равно не тебе.
Слышишь, полковник, звучала команда «вольно».
Чуть ослабь левую и, как говорится, доверься судьбе.
Или наоборот: думай о грустном, чтобы заплакать.
О слепом игрушечном мишке
с пустыми глазами-пуговками,
о страшной-престрашной книжке
с серой бумагой и серыми буковками,
а свет за окошком будет капать и капать,
а церковь пугать окошко зелёными луковками.
А сердце сжиматься, сжиматься, сжиматься
сжиматься, сжиматься.
Превращаться в мышиное сердце, в тараканье
в черт его знает какое.
Полковник, уймитесь. Не позорьте своё самозванье.
Вы ведь могли остаться,
но выбрали совершенно другое.
Впрочем, не льсти себе. Ничего ты не выбирал.
Только неумно и безнадежно, просил.
Ну, скажи: появилась возможность украсть – украл.
Все равно не сможешь сказать о себе убил