Дорогие френды, скажите, пожалуйста чего-нибудь? Мне интересно по сути. Да: название определено звучавшими тут же, но ранее очень интересными докладами Димы Дзюмина "Поэт, как персона" и Антона Черного "Поэт, как особь".
Итак,
ПОЭТ, КАК ИГРОК В НАСТОЛЬНЫЙ ХОККЕЙ
Добрый день уважаемые коллеги.
Сразу оговорюсь, у меня не было никаких домашних заготовок и всё, что я сегодня собираюсь сказать, вызвано или по крайней мере, выкристаллизвано по результатам вчерашнего выступления. Кроме того, у меня вчера не случилось интернета, оттого могу чего-нибудь наврать с приводимыми цитатами и уж точно навру с цитатами, звучавшими вчера. Заранее прошу прощения у авторов.
итак. Вчера мы услышали очень много хороших стихов. Что не менее, на мой взгляд важно, стихи петербургских авторов были объединены общими нотами, были интересны и публике, и собратьям по перу, о чем мы можем судить по реакции зала - почти никто во время выступлений не уходил. Организация вечера в целом оказалась блестящей - начиная от выбора места, организации съемок Владимиром Антипенко и до отличного направления поэтических чтений Дмитрием Дзюминым. Если бы я писал отчёт для какого-нибудь печатного или электронного ресурса, а я такой отчет напишу, то, наговорив ещё каких-нибудь хороших слов, тем бы и ограничился. Однако, самое на мой взгляд интересное, то, что я действительно хочу сказать здесь в отчет этот не войдет и вот почему:
Заканчивая вчерашний вечер, Дмитрий прочитал замечательное стихотворение Владимира Маяковского "А вы могли бы"? и посетовал, что на вечере оно не прозвучало. Оно действительно не прозвучало. Ни в каком виде. В этом тихотворении, и в его финальном вопросе, и собственно в ткани стиха, поэт обращается напрямую к бытию. Между ним и бытием с одной стороны и между ним и читателем с другой нет барьеров.
Вчера мы слышали стихи Елены Оболикшты, Антона Черного, Дмитрия Чернышева, где барьеры были минимальными и сознательно поставленными авторами. Например, Антон, введя в свои стихи фигуру Георга Тракля, далее пишет от лица нового героя абсолютно по-честному. Елена Оболикшта, удивительным образом изменяя синтаксис далее в рамках этого измененного (причем измененного ей самой, на собственный страх и риск) синтаксиса делает удивительно честные и интересные стихи. Чернышев, надев маску юродивого, вживается в нее и творит.
Во многих стихах остальных авторов Дмитрий Дзюмин, человек блестяще чувствующий и знающий поэзию, вчера легко находил предшественнико. То Дмитрия Воденникова, то ещё кого-то, то в целом постмодернисткую и барочную традиции. Я бы сказал, что в стихах многих авторов чувствовалось влияние замечательного Петербургского поэта Виктора Сосноры. Дело, однако, не в частностях.
Когда Антон Черный пишет от имени Тракля, между нами и автором имеется один-единственный барьер. Единственная степень условности. Когда какой-то другой автор пишет, подпадая, условно говоря, под влияние Воденникова, условность гораздо выше, ибо между нами встают и стихи того, первичного автора и его личность. Соответственно, реальность проходит двойное искажение, становится уже моделью модели.
Условно говоря, мы, взамен настоящего хоккея получаем его настольный аналог. Cверхзащищённую и безопасную имитацию настоящих сражений. Безусловно, то, что мы слышали вчера это не просто качественные стихи. Это поэзия, это работа не только и не столько с текстами, сколько с языком, но это не снимает вопроса о цели и смысле высказывания.
Познание бытия - это, конечно, не цель поэзии, потому что Цель поэзии - поэзия и ничего больше, но поэзия дает нам уникальное средство познания. Давно, в первой половине 20 века были высказаны мысли, слишком глубокие, чтобы быть афоризмами: "Язык - дом бытия", Мартина Хайдеггера и "Границы моего языка означают границы моего мира" Людвига Витгенштейна. Позия, как ни что другое, позволят приблизится к основам языка и в этом смысле становится инструментом познания.
Творчество в некоторых рамках, заданным предшественником, не означает отмены поэзии, но здесь ее пределы резко ограничиваются заданной степенью условности. Я вновь вернусь к сравнению хоккея и его настольного аналога. Наверное, чемпион мира по настольному хоккею известнее рядового игрока высшей лиги и уж точно его жизнь и здоровье находятся в большей безопасности. В свою очередь, хоккей безопаснее настоящей войны, а все спортивные игры - это в своей основе воргеймы, замещение реальных битв.
Вопрос лишь в том, что хоккей интересней настольного хоккея, а война, как это не цинично звучит, интереснее, чем хоккей. Об этом мы можем судить хотя бы по количеству фильмов, снятых о каждом из этих видов деятельности: о войне их очень много, а о настольном хоккее почти нет. Самое же главное - солдат на праведной войне уверен в важности и нужности своего дела куда больше, чем хоккеист и тем более мастер настольного хоккея в важности дел своих. А ознание мира - настоящяя война, возможно - самая настоящяя и безнадёжная из всех, ибо мир сопротивляется активно и умело, а шансов на полную победу нет: в конце концов, мы все умрем. Тем достойнее задача.
Процитированное Дмитрием стихотворение Маяковского, безусловно, относится к той, настоящей войне за познание бытия, ибо напрямую контактирует с ним, касается его. Мне можно возразить, сказать, что во времена Маяковского ещё можно было обращаться к бытию, а теперь литературные средства исчерпаны и мы обречены на языковые игры.
Я постараюсь убедить вас, что это не так. Я процитирую стихи Саши Переверзина, московского поэта, чья книга вышла в прошлом году в издательстве Воймега. Ну, я могу сказать, что Воймега была признана лучшим издательством по многим рейтингам, но это как раз к делу отношения не имеет. Собственно, cтихи:
***
ПЛАМЯ
Очередное черно-белое
документальное кино:
в железной рамке опустелая
платформа “Косино”.
Зима просторная и жуткая —
кругом, куда ни посмотри,
смертельный холод с промежутками
последней, как всегда, любви.
Обживши тамбур многоразовый,
окно застывшее протри.
Живи и миру не показывай,
какое бесится внутри.
* * *
тополя люди здания
облака облака
колесо-испытание
в парке вднх
в кубе свежеокрашенном
сделав круг до земли
астронавты бесстрашные
задохнуться могли
распаленные встречные
губ губами ловцы
наверху были вечными
а сошли мертвецы
Это стихотворение кажется мне в чем-то перекликающимся с прозвучавшим вчера текстом Аркадия Ратнера, но там автор немного укрылся за ерничанье, за бомжей каких-то. Ну, это его его право: каждый волен выбирать линию и средства обороны. Во многих случаях таким средством обороны становятся метафоры, позволяющие, опять-таки поставить экран между миром и собой.
Вчера мы слышали массу очень интересных метафор и сравнений: я не буду указывать авторов, ибо может показаться, будто я хочу высказать сомнения в чьей-то поэтической состоятельности. Нет, это не так. Вчера звучали в основном хорошие стихи. Просто когда автор пишет "я бы кожу твои кроила на длинные полосы" позволительно усомнится в серьезности таких намерений. Или "гипербола душ параболы стрел и матрица дат" сводят на один двухмерный лист слишком разные сущности и проекция эта становится весьма туманной. Или "взгляд угрожает цунами" - я не могу представить такой взгляд, как не могу сыграть ноктюрн на флейте водосточных труб, но в отличие от Маяковского, автор этого не требует и, вероятно, в глубине души знает, что реальное цунами - чудовищная, мутная, отвратительная и безжалостная волна ему не грозит. Или " таким движением за подбородок обычно ласкает петля" или "перчатки что не тронь слазят с кожею" образы красивые и эффектные, но петля и особенно снятие кожи в реальности, настолько страшные вещи, что использование их в относительно проходных строках, когда стих свободно продолжается дальше, вызывает сомнение в готовности автора всерьез представить нечто такое.
При этом метафора из средства обороны и замедления стиха может стать интереснейшим средством его ускорения и опять-таки приближения к бытию. Например, cтихотворение Олега Дозморова
***
Что случилось? А собственно, ничего.
На рассвете тихо поднялся ветер.
Облака недосчитались товарища одного,
если, конечно, облачный фронт заметил.
Заметили, да. Далече он улетел.
Где ликует теперь его смутный облик?
Легкий как дым, отлетел за невозвратный предел,
да простит мне Ожегов это слово, облак.
представляет собой сплошную метафору. Мы понимаем, что речь-то тут не об облаках.
И пожалуй, ещё одно важное замечание: поэзия, принмаемая в качестве метода познания мира, не подразумевает реализма и социальности. Скорее наоборот: социальная поэзия - это двойной барьер. Во первых, автор в таких случаях, как правило, надевает дополнительную маску, а во-вторых пишет не о реальности, а о каких-то опосредующих вещах: власти, обществе и прочей ерунде. на мой взгляд, это не очень интересно. Интересно бытие.
Благодарю за внимание.
Да: все, тут сказанное, относилось к чтения в Бродячей собаке. На второй день было лучше и по другому. А как на третий - я не знаю.