Бедный, бедный мой человек
ни в чем не уверен:
в том, что пятнадцатого дадут аванс,
в том, что Дашенька — от него,
в том, что эти ботинки ему нужны,
в том, что жена хороша для него,
в том, что это скоро пройдет,
что он обретет и станет,
нет никакой уверенности.
Но нужно жить дальше,
и он живет.
***
Эти девочки
(ты их знаешь, тысячи их)
болеют миром, реже — гриппом,
всегда за двоих.
Прекрасные нимфы
много курят
и пьют вино.
В свои неполные двадцать четыре
говоря о любви, говорят:
это было давно.
Тонкие, звонкие,
легкие, броские.
Читают Гандлевского,
пишут Бродского.
Некому их пожалеть
приголубить,
напоить чаем,
целовать в губы,
взять в жены.
***
Если ты вдруг куда-нибудь денешься,
то прежде чем
ответь:
куда мне девать руку, которую,
сжатую в кулачок,
ты носил в своей ладони во время прогулок?
В карман?
Куда мне деваться самой,
со своим нелепым прикидом,
независимым внешним видом
и отсутствием перспектив?
Так вот, прежде чем
ты пропадешь, сгинешь
бесследно и безвозвратно,
я жду от тебя указаний
и, черт возьми, директив.
***
Когда мясник запирает лавку на замок,
мясо продолжает кровоточить,
в лужицах отражается потолок,
сытые мухи дремлют на солнце;
дышать нечем, никто и не дышит –
мертвые туши.
Когда мясник возвращается домой,
он не пьет, не ест, не бьет жену,
а идет возиться на грядке, возле сарая:
неловкими пальцами нежно берет ростки
и заботливо устраивает их в земле:
сверху листики, снизу корешки.
Все растет и приносит плоды.
Дома жена готовит овощное рагу,
мяса мясник не ест, говорит «не могу».