Наглые они, балуты. В городе, или во дворце там: Ваша милость-Ваша милость, а в лесу – сразу хозяйничать. Дать бы по башке, да подыматься лень
- А кто, говорю, тогда у Амрика в покоях жил?
- Кошка крашенная, отвечает.
Тут уж я не стерпел, посох схватил… Ага… Будет меня проводничок ждать. Хлоп! И в лес укатился. Теперь до утра не объявится.
И то подумать: кто я ему такой? Библиотекарь, даром, что королевский. А что до того при дворе столько лет состоял, это наплевать… Зачем на королеву-то смотрел? Им нравится, когда так на них глядят, а королям вот не очень. Получил титул «Рыцарь светлого взгляда», и пошёл на почётное место книжной пылью дышать. Ладно, нашёл эту дверку неприметную, а за ней – свитки. При Безумном императоре, видать, спрятали. Тот приказал на 200 лет назад все летописи уничтожить, чтоб думали, будто до него ничего путного не было. А теперь зато его имя называть запрещено. Я, конечно, знаю, но вам не скажу.
Вот в тех папирусах, что спрятаны были, я про шуршиков всё и нашёл. Так-то одни слухи по дворцу ходили: жил, мол, у короля зверёк, ласковый, понятливый. Чуть заболеешь, он придёт, мурлакотамит, трётся. И шёрстка! Какая шёрстка была! Переливчатая, гладишь – точно в канаковое масло руки окунаешь. Боялись, как помрёт шуршик, государь печаль объявит, годика на два – ни балов тогда тебе не приёмов путних. Амрик, он такой был, плаксивый. Но нет, сам вперёд в Алую рощу отправился.
А наследник попроще оказался, без сантиментов. Он пока в трауре ходил, пока короновался, шуршик за хозяином ушёл. Шкурку выделали, на стену повесили, и за новыми зверюшками поход снарядили. Амрик-то не позволял: один, говорил, у меня шуршик и другого не надо. Только далеко экспедиция не пошла, к мятежу примкнула. Потом смута семилетняя, а там и Безумный к власти пришёл – какие тут шуршики…
Балут мой, Ыкер, всё понимает. Хочет дворянчик выслужиться, шуршика Государю привести, или хоть шкурку небесного цвета. Глядишь, обратно во дворец призовут. Догадливый…
Он, как до Тихого леса дошли, сразу ставить себя начал, подсмеиваться. Только когда на Мерка набрели струхнул. Сначала, конечно, храбрился, а как стрелы одна за другой насквозь через того полетели, да меч будто через студень прошёл – побледнел, заоглядывался… А бежать-то некуда было. Ладно, барин бестолковый не зря над книжками столько лет глаза портил – прихватил с собой кое-что. А не то потягивала б медуза Ыкерову кровь по сию пору. Он после того дня три смирно себя вёл, пока на гнездо Кагров не набрели. Здесь уж балут отличился, спорить не буду, пятерых из лука положил.
Теперь вот третий месяц с ним то в избушке по два дня сидим, когда бури сильные, то вот, неделями в горах лазоревого караулим. Когда листья опадали, сколько раз помню: шур-шур-шур такое – не слышал, не поймёшь; слышал – не спутаешь. И видели одного даже, только не лазоревого, а серенького. Летом-то их ловить бесполезно, юркие больно. Осень прошла. Сейчас вот по снегу бегаем. Как первый раз меха клочок увидел, обрадовался – линяет зверушка, так легче выслеживать. А Ыкер опять: «Не, это, говорит, - стебли эш-травы. Они у неё тоненькие, а к зиме синеют». Ага. Завидно ему, что не первый нашёл.
Спать пора. Сгрёб костёр до последнего уголька, расстелил кагрову шкуру, другой укрылся и словно в омут. Знаю, однако, ветка хрустнет – учую. Проснулся пО свету. Холодина – аж вылазить не хочется. Ничего, пересилил лень матушку, мяска сушёного из рюкзака достал, подкрепился. Сижу, думаю: куда балут-то подевался? Вернётся так без меня к избушке, соберёт всё что есть и в родное стойбище двинет – ищи его там. Только возвёл на человека напраслину – он тут как тут, ну, не сам, конечно, опасливый. Так, голос подаёт:
- Слышь, барин, нашёл я тебе шуршика.
- Врёшь ведь!
- Да чтоб мне Мерку достаться! В той пещере сидит, где мы с тобой третьего дня ночевали. Там иного выхода нет. Он точно в неё шмыгнул. Я вход камнем завалил, и бегом к тебе. Знаешь ведь, сам-то волшбы не люблю.
Ну, я не стал спорить, волшба не волшба, хотя… Как таким небесным-то в лесу выжить?
Пошли к яме. Пока камень от входа отваливали, я сетку наготове держал – вдруг юркнет. Балут у входа остался, а я внутрь. Сколько пробыл там, не знаю. Ыкер продрог весь, но молчал, не звал – охотимся всё ж таки.
Вышел. «Пойдём, - говорю, прав ты. Нет никаких шуршиков. Заяц то был. Языком молоть отучишься – сделаю управляющим. Одно-то поместьице у меня осталось». Они, балуты, по-правде сказать, понятливые. Лишнего спрашивать не будут. Ну, на обшлагах синее пристало – так это эш-трава, она липучая. А перчатки я снимал.
Правда ведь, как в канаковое масло руками! Только в масло-то, вот, не пробовал…