Удивительно, однако и она не прошла. Просто короткий список оказался действительно коротким или даже не знаю, что сказать. Два текста в этой "выборке из подборки" - вообще хиты! Или четыре даже.
ИРИНА ЕРМАКОВА
***
В отражённой речке молча идет баржа —
первомайская полночь, лунное загляденье —
на корме, укутавшись флагом, спят сторожа
и растут: сторожа, как дети во сне, — растенья.
А фонарь кормовой качается, метит лица,
одиночка ночи распахнута. Пусть им снится:
нож ботаника, запах резаной древесины —
красно-белый, державный, переходящий в синий;
подмосковная дичь — резвится в кустах куница,
краснопёрка, готовясь к лову, ходит по дну;
лунный стебель в дверном глазке... сон ветвится —
молодая листва тянется на луну.
Молодая листва, чёрная, как в начале,
да цепной родной железный скрип на причале,
из набухших корней — побеги, вольная воля,
эй, на барже, что вы там, правда уснули, что ли!
Полный рост. Полнолуние. Полное естество.
Ох, и балуешь меня, Господи.
Для чего?
***
На границе традиции и авангарда
из затоптанной почвы взошла роза
лепества дыбом винтом рожа
пять шипов веером сквозь ограду
Распустилась красно торчит гордо
тянет корни наглые в обе зоны
в глуховом бурьяне в репьях по горло
а кругом кустятся ещё бутоны
Огород ушлый недоумевая
с двух сторон пялится на самозванку
на горящий стебель её кивая
на смешно классическую осанку
То ли дело нарцисс увитой фасолью
да лопух окладистый с гладкой репой
а под ней земля с пересохшей солью
а над ней небо и только небо
Свет
Каждое утро сосед Еврипид
дома напротив – на набережной
с банкой литровой и снастью налаженной
на парапете чугунном сидит.
Летом сидит и зимою сидит,
лёд пробуровит и дальше глядит,
волны грызут краснозёрный гранит,
в лысине голое солнце горит.
– Что там ловить, многославный сосед,
вечною удочкой, пробочкой винною?
– Свет, отвечает, – рассеянный свет,
рыбицу мелкую донную глинную.
– Этих мальков, достомудрый сосед, –
тьма – в нашей мутной шибающей тали,
что их ловить третью тысячу лет?
– Чтоб не дремали, чтоб не дремали.
– Но для чего, всевеликий сосед,
ты выпускаешь их банками полными
животрепещущих за парапет?
– Чтобы гуляли да помнили, помнили.
О Еврипид мой, Господний и. о.,
что же не помнит никто ничего?
***
Счастливый человек
живёт на четвёртом этаже
в 13 квартире.
Он улыбается всегда,
просто не может иначе.
Все знают,
что его зовут Толик,
а его бультерьерку –
Мила,
Что ездит он на «копейке»
и никогда не пьёт
за рулём,
что работал когда-то
на ЗИЛе
(вон, видишь? –
во-он, голубые трубы за рекой)
и что вечная его улыбка –
результат обыкновенного
взрыва в цеху.
Все знают.
Но когда он
(смотрите! смотрите!)
медленно идет из магазина
вдоль длинного-длинного дома
к первому своему
подъезду,
не отвечая,
не обращая,
не замечая
и отчаянно сияя, –
все замирают и начинают улыбаться:
счастливый,
счастливый,
счастливый.
Счастливый, как Толик.
Лист
Человек проспится и живёт,
ничего ни в чём не понимает,
врёт, смеётся, бережно листает
перечень обид, а в нём растёт
малютка-смерть и на ноги встаёт,
и ногами изнутри пинает.
Бац! – и содрогнёшься невзначай:
под углом к рассеянному свету
полужёлтый лист летит по лету
в осень. Отвернись. Не замечай.
Человек заваривает чай,
достаёт из пачки сигарету
и – ломает. И глядит, как лист,
лист полузелёный застекольный,
словно ничего ему не больно,
на открытом воздухе повис,
словно всё равно, что верх, что низ,
словно тесен промежуток дольний.
Чай – дымится. Всё почти прошло.
Просто летний лист из промежутка,
черенком подёргивая чутко,
смотрит в запотелое стекло.
Спи, не бойся, там ещё светло
и прозрачно. Спи, моя малютка.
Святки
Нет, не о смерти. Всё с ней и так понятно –
детская дрессировка, всегдаготова.
Не о слезах – не зазовёшь обратно.
Просто скажи: Лёша. Наташа. Вова.
Бабушка Соня. Глебушка. Миша. Нина.
На табуретке. В кухне. Сижу живая.
Таня и Толя. Внятно. Медленно-длинно,
бережно-бережно по именам называя.
Как вы там, милые? Дробь и погудки горна.
Холодно вам? Здесь у нас – дождь и святки.
Саша и Саша. Плавится шёлк у горла.
В слёте дружинном. В святочном беспорядке.
В долгоиграющих праздниках столько света,
столько огней, жалящих именами,
ёлки горят – словно жизнь до корней прогрета
и никакой разницы между нами.
Ночи идут строем, вьются кострами.
Даты и даты. Звёздочки именные
пристально кружат в здешних кухонных кущах.
Столько любви вашей во мне, родные, –
хватит на всё. Хватит на всех живущих.