Только Вадим со своею матерью — ассирийцами.
Жёлтый бульдог подпрыгивал, будто резиновый,
дядьки на тёмных портретах хмурились долгими лицами.
Умный Антоша рассказывал: «Читал про ихнюю нацию.
они были злые, а те, кто вокруг — ещё хуже.
Наши-то, типа, цыгане, только собака дурацкая.
А так — не воруют, вроде, хоть и живет без мужа».
Через несколько лет в городе стало много плохих собак.
Ещё через год — много всего плохого.
Вадик и тётя Алина уехали в город Судак;
квартира освободилась, сгорела, освободилась снова.
В нынешнем изобилии тёмных и грустных лиц
вдруг промелькнёт другое — какое у было у Вади.
Так иногда в блеске велосипедных спиц
получается карта Америки или листок тетради.
Глупость, конечно: его и мелкого-то припоминаю с усилием.
А тут ещё солнце в глаза, большая такая корона
незаживающей пятиэтажной Ассирии,
более невозможного крупнопанельного Вавилона.
